Александр Вишневецкий
Статья была напечатана 24 мая 2007 года в газете "Новости Недели", в приложении "Еврейский Камертон"
«Из еврейского местечка я вышел, и по пути к еврейскому местечку я шел все время моего творчества. Местечко - наша земля, из которой мы все вырастаем, и мы можем пытаться всеми силами вырваться из этой земли, но мы это сделать не сможем.»
Шолом Аш
(из предисловия к книге «Местечко»)
В воспоминаниях Реувена Брайнина (1862-1940) »Из моей книги жизни», изданных в Нью-Йорке в 1946 году на языке идиш (383 страницы) подробно описана жизнь евреев местечка Ляды (в Белоруссии на границе с Россией) в достаточно удаленное от нас время, от 1875 до примерно 1880 года.
Книга эта биографическая и документальная, и поэтому для нас представляет огромный интерес. Мало того, что это местечко в Белоруссии было чисто еврейским в те годы, но оно строго следовало традициям хасидизма в лице основателя религиозного философского учения ХаБаДа (аббревиатура из 3 слов на иврите - мудрость, понимание, знание), жителя Лядов – р ебе Шнеер-Залмана Шнеерсона (1747 –1812) . В Лядах им был создан новый центр хасидизма. Основные идеи его философии изложены в книге «Тания». В Лядах продолжили его деятельность его сын Дов - Бер и его внук, названный в честь знаменитого деда. Одна из первых типографий в Российской империи , где начали издавать хасидскую литературу, была основана в Лядах в 1805 году.
Ляды в соответствии со всеми дореволюционными переписями были еврейским местечком. По переписи 1847 года в Лядах число евреев составляло 2137 душ. По переписи 1897 года из 4483 человек, жителей Ляд, евреев было 3763 человека. К 1917 году население Ляд оценивается примерно в 6000 человек, в том числе евреев около 5000.
Интересно, что в это удаленное от крупных промышленных центров и городов местечко в период, описанный в книге Брайнина, начали проникать идеи Гаскалы и Брайнин, начиная с возраста в 13-14 лет, становится последовательным сторонником этих идей. В связи с этим он подвергает критике образ жизни и мировоззрение евреев местечек того времени на примере достаточно подробного описания жизни своего местечка. Попробуем вместе с Брайниным взглянуть на этот мир местечка глазами человека того времени, ниже дан краткий пересказ об этом местечке из книги Брайнина.
Брайнин пишет, что рассматривал хасидов и своих религиозных учителей, как людей, что сидят в темноте, что живут с чужим пониманием и восприятием мира. Он их воспринимал за отсталых евреев, потому что они не знают того, как велик мир и как чудесно реализованы в нем законы природы. Вся среда в местечке того времени старомодна, пропитана духом хасидизма. Повседневная жизнь в местечке представлялась автору отсталой, застывшей в уже отживших формах. Несмотря на бедность населения, казалось, что люди довольны устоявшимся укладом жизни и боятся перемен. Но, перемены надвигались, и молодежь стремилась к ним.
Местечко Ляды было в то время далеко от железной дороги. Большая часть жителей еще не видела, как выглядит локомотив, поезд, к местечку не подходили телеграфные столбы. Если надо было отправить телеграмму, то посылали специального посыльного в Оршу (в 45 верстах от Ляд) и только оттуда отправляли дальше через телеграфную станцию. Таким же путем и получали телеграмму. И если кто-то получал телеграмму, то об этом знало все местечко. Телеграмма- это обычно плохое известие, наверно кто-то умер, депеша сыну, чтобы он сказал кадиш, или сообщение о том, что на чужбине какой-то человек из Ляд тяжело заболел. Почта приходила 2 раза в неделю, но число почтовых поступлений было мизерным. Разносчица почты, молодая еврейская девушка, могла прочитать адрес, написанный по-русски, что было редкостью в местечке. Вся прибывшая почта умещалась у нее в одной руке без сумки и разносилась за один час. Иногда девушке приходилось и зачитывать получателям письмо на идиш, потому что находились люди, которые не умели читать на этом языке. Редко кто получал письмо по почте. Почтмейстер был из гоев. На еврея, приходящего на почту, он кричал, проклинал его, ругал последними словами. К тому же, еврей должен был на почте снимать головной убор и стоять с непокрытой головой. Среди евреев практически не было людей, которые могли бы написать адрес на русском языке. Но даже «знатоку» русского языка среди евреев было нелегко, особенно когда название места отправки письма было ему незнакомо и имя города или улицы было чисто русское. К тому же, ни конвертов, ни клея, чтобы запечатать конверт, не было и, обнаружив заклейку письма кусочком жеваного хлеба, почтмейстер бросал письмо в лицо отправителя. Поэтому письма отправляли через знакомых или извозчиков. Газеты в местечке никто не получал. Фотограф в местечке еще не появлялся. Говорили только, что есть такое устройство, которое может похоже изобразить (нарисовать) лицо. Очень редко приезжали в местечко книгоноши из Витебска или Вильнюса. Но в то время книгоноши не решались привезти в местечко книги Гаскалы (просвещения), иначе они бы пострадали. Книги Гаскалы, которые удавалось раздобыть некоторым молодым людям, прятали от окружающих. Они писались на иврите. В то время движение Гаскалы проникло только в крупные города.
В те годы автор не стремился усвоить русский язык. Ему втолковывали его учителя, что у людей, знающих речь гоев, нет « того мира» (т.е. после смерти). Но, в местечке и не слышно было русской речи, так как неевреи жили отдельно на обособленных улицах. Из тех гоев, с которыми евреи сталкивались в местечке- были банщик и шабат-гой, но они оба говорили на идиш. К 16 годам автор заинтересовался русским языком, т.к. смог себя убедить, что можно быть примерным евреем и знать чужой язык. Он хотел понять с помощью русских книг происходящее, так как книг Гаскалы на иврите было мало, и выйти за узкий и устарелый (по мнению Реувена) круг знаний и представлений, навязываемых учением хасидизма. Но в местечке не было ни русских книг, ни учителей русского языка. Автору удалось к тому времени раздобыть книги на иврите по грамматике русского языка и словарь иврит – русский. Ему также повезло в одной еврейской лавке, где листы из толстого русского журнала использовали для заворачивания селедки. Он купил этот журнал тоже под предлогом использовать на обертку, иначе бы ему его не продали, ведь по представлению жителей местечка это был грех, читать книги гоев. Благодаря настойчивости и трудолюбию он освоил русский язык и литературу.
В местечке не было ни одного еврея, который бы брил свою бороду, который бы, сидя за столом, снимал головной убор. Людей приучали к уважению к книгам на лошн- койдеш из-за их святости, эти книги целовали при их открытии и закрытии. Не помыв руки, нельзя было касаться книг. Если женщина причесывала свои волосы, то она прежде покрывала книги, чтобы, не дай Б-г, книги не видели непокрытые волосы женщины. Оторванные листы старых священных книг нельзя было оставлять валяться на земле. Их уносили в синагогу и их держали в особом укромном месте и затем с церемонией хоронили на кладбище. Для человека более позднего времени или жителя большого города трудно себе представить какую роль играли священные книги во всем укладе жизни в маленьких местечках.
К 17 годам мышление, чтение книг Гаскалы, которые автор доставал с огромными трудностями, знакомство с русской литературой привели его к окончательному решению отойти от хасидских традиций, хотя все годы предыдущей жизни он был одним из самых прилежных учеников и преданных этому учению последователей. В один из дней он решился на необычный шаг, отрезал свои длинные волосы на висках (пейсы). Когда мать увидела его без пейс, то она восприняла это как большое горе и начала плакать. В ее восприятии это было большим несчастьем. Без пейс ты не похож на еврея, на человека - говорила она. Сын успокаивал ее, объясняя, что идишкайт не базируется на пейсах. Отец также переживал, сознавая, что необычный поступок сына - признак выбора другого духовного пути, но куда он его приведет? Он говорил Реувену: »Ты можешь учить и изучать достижения ума, сколько ты хочешь, но ты должен остаться евреем, пусть Б-г укрепит твое сердце». Примеру Реувена последовало еще несколько молодых ребят, некоторые даже начали брить свои бородки. Женщины в местечке по пятницам брили часть волос на голове, чтобы волосы не вылезали из под платков.
Менделе Мойхер Сфорим в своих произведениях уделил много внимания еврейским носам, их анатомическим, физиологическим и психологическим свойствам. Он видел нос вытянутым и изогнутым, как шофар, форму носа он рассматривал как проявление внутренней жизни еврея. Нос, считал Менделе, а не глаза, не губы и не осанка человека выдавали мысли и намерения человека… Но еврейская борода и ее роль в еврейской жизни мало интересовала Менделе. Брайнин отдает предпочтение еврейской бороде, которая имеет свои традиции, свою историю, свое особое место в жизни евреев. Отколовшегося от веры еврея когда-то называли – «дер голех» (побритый). Это название воспринималось евреями как самое худшее и оскорбительное. Христанский священослужитель в идиш также назван «голех», даже если он носил бороду. В фантазии обычного еврея каждый еврейский гаон (гений) и цадик обязательно предстает с длинной белой бородой. Брайнин отмечает, что если бы Герцель не носил длинную и очень красивую бороду, он бы никогда не имел такого влияния на ортодоксальных и простых евреев. Евреи даже клялись »своей бородой и пейсами», так как они считали, что борода и пейсы были лучшим показателем их приверженности к идишкайт и порядочности. Реувен всегда, всю жизнь, несмотря на отход от хасидизма, носил бороду, и бритва никогда не касалась его бороды. За столом все мужчины сидели в головных уборах.
Реувен в 17 лет пошел на необычный для местечка шаг - создал в местечке библиотеку. Создать библиотеку в маленьком местечке, притом строго фанатичном, тем более библиотеку из ивритских книг просвещения и русской литературы - это был очень дерзкий, вызывающий шаг. В местечке ни один из ее хасидов не знал такое слово «библиотека» и не совсем понимал, что это такое, но все хасиды осознавали это слово, как угрозу идишкайт, и что с этим надо бороться. Шутка ли, создать открытый дом, где будут трефные книги, которыми будут отравлять сознание молодежи. И это в местечке, где когда-то учился «господин Тании» и где живет его внук, который несет то же имя, раби Шнеер - Залмен, местечко ставшее крепостью хасидизма, и где живет столько людей - приверженцов хасидизма. Духовные интересы местечка были бедны, узки, ограничены и появление библиотеки дало хасидам повод, к которому можно цепляться, оттачивать свои мозги, вести дискуссии, дергать нервы, разбудить заспанную энергию. Из-за того, что жизнь в Лядах была бедной, ограниченным был мир дел, оторванных от большого мира, как в средневековье, старшее поколение ощущало малейшее обновление, каждый свежий ветерок, как опасность для сложившегося образа жизни.
И даже язык идиш стал беднеть из-за застоя в жизни. Тем не менее, автор и в этом смысле как бы противоречит себе, упоминая речь своей матери на языке идиш. Он пишет об этом: «О, ты святая, несравненная еврейская мама! Глубже океана твои чувства, сильнее смерти твоя любовь. Как богата твоя душа, какой сладкой была твоя речь, сочная, народная, как разнообразны были твои выражения! А твой привычный, сердечный идиш, с укоренившимися словами из иврита и геморы, со строками из «цеена у - реена» (популярное изложение ТАНАХа на идиш – примечание автора статьи). Тебе всегда хватало слов, правильных и подходящих, у тебя было сокровище умных, образных, полных выразительности слов».
Вместо многих слов из идиш хасиды использовали мимику и жесты и каждое новое слово или понятие, вносимое в привычный идиш (как,например «библиотека») вызывало испуг. Автор подчеркивает, что в языке идиш того времени было много ивритских и арамейских слов, слов из геморы, слов из традиционных, истинно еврейских источников. Эти слова в повседневной речи вносили определенную святость в понятия, которые они обозначали. Все слова, связанные с религией, в идиш черпались из лошн – кодеш.
В местечке не было возможности увидеть картины или статуэтки. Петь женщинам также не было принято, т.к. пение женщины - это грех. Но по просьбе Реувена мать ему иногда пела прекрасные народные песни, когда они оставались вдвоем.
Врач в местечке был без медицинского образования. Когда его звали к больным женщинам, то пульс он контролировал через одежду, а не через оголенные руки или тело. Вся его медицина сводилась к горячим и холодным компрессам, банкам, пиявкам, определенным травам, что можно есть и что нельзя, и главным лекарством было обещание больному: «Б-г будет милосердным». О медицинских рецептах он не имел ни малейшего представления. В тяжелых случаях посылали за дипломированным врачом-гоем, что жил за 15 верст от Ляд. В местечке уже взрослые парни в то время не могли открыто гулять с девушкой, или даже поговорить с ней на улице. В субботу вечером во время прогулок за местечком парни и девушки гуляли отдельно на приличном расстоянии друг от друга. Когда была открыта библиотека, то те, кто освоил русский язык, перешли на чтение русской классики – от Пушкина до Тургенева и, встречаясь в библиотеке, говорили только по-русски и ни слова на идиш. К сожалению, чтение русской литературы имело негативные последствия - отход не только от идиш, но и от старой и новой литературы на иврите. Старшее поколение не ошибалось, когда они рассматривали библиотеку как опасность для идишкайт.
И вот как Брайнин описывает последовавшие за приходом Гаскалы перемены: «Мать и дочь сидят за одним столом, рядом, и, тем не менее, их разделяет глубокая пропасть. Мать в парике, сидит с религиозной миной на лице и читает «Цеена у - реена», или повторяет слово за словом тхину (индивидуальные молитвы, произносимые, в основном, женщинами вне синагоги) трагическим голосом, насыщенным слезами; а дочь, с подстриженной головой и с вызывающим взглядом и видом, читает подпольную революционную книгу. Мать верит во все, дочь ни во что, и при малейшем соприкосновении этих двух миров происходит взрыв, раскол. Отец и сын говорят на разных языках, даже когда говорят на одном языке. Они не понимают друг друга. Для отца идишкайт - святое, для сына балласт, мертвое наследство. Отец укоренен в свою среду, сын выкорчеван из нее, вырван из этой среды. Отец ищет позицию защиты в основах давно отмершего мира, он ищет свое доверие в старых религиозных книгах, сын - в мире, который только должен родиться, после того, когда произойдет радикальный, политический и социальный переворот. Он связан с этим миром по русским революционным брошюрам и листовкам. С одной стороны, со стороны старшего поколения отсутствие мужества и никакого признака желания обновления. С другой стороны, среди молодежи или симптомы грубого национализма, или сильного идеала освободить Россию и создать социальное общество, или отвергнуть все, что связано с идиш, полное равнодушие к специфическим нуждам и унижениям больших еврейских масс». Когда читаешь биографии ровесников Брайнина, то поражаешься насколько достоверную картину еврейской жизни того времени он дал. Известный писатель, также писавший на идиш и иврите, Иегуда Штейнберг (1863- 1907), ровесник Брайнина, родившийся в маленьком местечке Липканы (Молдавия) получил традиционное еврейское воспитание в хасидской среде. Его приход к идеям Гаскалы вызвал острый конфликт с родным отцом, который стремясь вернуть сына к хасидизму, препятствовал его преподавательской работе с учениками. Отец предупреждал родителей учеников сына, что его сын отступил от веры и не может быть наставником у их детей. Это привело к тому, что Иегуде Штейнбергу и его семье, лишившихся средств к существованию, пришлось оставить родное местечко.
Брайнин, с его еврейской душой, дороживший идиш и ивритом и еврейским культурным наследием, не находил для себя правильного выхода ни среди взглядов пожилых, ни среди мировоззрения молодых людей. Только сионизм появившийся позднее в самом конце 19 века указал выход в создании еврейского государства, где можно обеспечить сочетание Гаскалы и сохранение самоидентификации народа. Живя затем вдали от «тхум хамошав» (черты оседлости), в Германии, а затем в США, он всегда вспоминал о жизни в маленьком местечке. Несмотря на всю его критику, местечко оставило неизгладимый след в его жизни, как впрочем, в жизни каждого из нас - тех, кто родился и вырос в местечке. В 1923 году, когда Брайнин писал эти воспоминания, он указывал, что уже ничего не осталось в местечке из того, что было в молодости, ни людей, ни того образа жизни, но в его памяти и в глубине души все это продолжает жить как прежде.
Но, похоже, что автор не совсем верно воспринимал и хасидизм. Ляды с их укоренившимся хасидизмом того времени, с их еврейским укладом и нравственными основами местечковой жизни, оказались благодатной землей для литераторов, журналистов и философов. Помимо династии создателей ХаБаДа и самого Брайнина, мы обязаны этому небольшому местечку именами писателей Александра-Зискинда Рабиновича (1854 – 1945) , создателя трехтомной «Истории еврейского народа» и Залмана-Ицхака Анохи (Аронсона) (1878 – 1947) , отразившего в своих произведениях жизнь белорусских евреев. Известная израильская поэтеса Зелда ( Зелда Шнеерсон-Мишковская 1914-1984) дочь раввина из рода Шнеура Залмана из Ляд . Дойв-Бер Левин(1904-1942) писатель, родившийся в Лядах, написал ряд повестей о жизни дореволюционного местечка.
Вторая мировая война принесла гибель и этому еврейскому местечку. Большая часть его еврейских жителей были уничтожены фашистами в апреле 1942 года. Только нескольким человекам удалось спастись. В Лядах не осталось евреев. Память о местечке жива у тех, кто уехал до войны или успел эвакуироваться до вступления немцев в местечко, куда немцы ворвались в середине июля 1941 года. Как напоминание о прошлом стоит в местечке памятная плита, поставленная после войны бывшими, оставшимися в живых, еврейскими жителями местечка своим, уничтоженным фашистами, землякам.
| На главную |
